[email protected]
Название: «Мой личный ад»
Автор: Natanella ([email protected])
Пейринг: Кристан Морган/Гордон Фишер
Рейтинг: NС-21
Жанр: angst, слеш
Планируемый размер: макси (или миди… хотя вряд ли)
Статус: ПИШУ!!
Summary: Гордон в новой школе, где ему не очень-то рады. Однако он не сильно огорчен. Судьба и раньше не жаловала парня. Вот только раньше в его жизни не было Кристана Моргана, который привык к тому, что его желания исполняются безоговорочно. Что принесет Гордону знакомство с Кристаном? Чего добьётся настойчивый Кристан своей жестокостью? Будет ли Гордон послушной зверушкой в его руках?
На эти и другие вопросы вы найдете ответы в данном ориджинале.
Disclaimer: все герои вымышлены мной (Натанэллой) и не имеют ничего общего с реальной жизнью. (Автор имеет своих героев так, как ему хочется)
Предупреждение:
1)НАСИЛИЕ
2)тапки в сторону сюжета ориджа и стиля его написания не принимаются;
Размещение: ЗАПРЕЩЕНО! (не очень приятно, когда видишь своё произведение в чужих дневниках, сообществах, сайтах, если вышеперечисленные не спросили об этом, верно? Давайте будем уважать труд автора!!)
Благодарность: своему вдохновению.
Пожелание: читайте, наслаждайтесь, оставляйте отзывы.
ЧИТАТЬ ДАДЬШЕГлава 1. Игра началась.
Кристан Морган…
Властный, жестокий, эгоистичный.
Неразговорчивый, развратный…
Такой знакомый мне Кристан Морган…
Крис – для отца, Кристиан – для учителей, Морган – для врагов, но всегда только Кристан – для меня…
Моя боль, мое сожаление, мое проклятье. Он – глоток кислорода, прожженного страданьем, Он – ловушка, откуда, как я думал, мне удалось вырваться. Он – моё наказание, которого я страшился и… жаждал… И вот… Морган здесь: напыщенно-важный, подавленный внешне, внутренне – кипящий от негодования. В этом весь Он. Мой Кристан.
Хочется курить и плакать. Глаза, словно пропитанные солью, горят от непролитых слез. Глотаю комок горечи, покорно опускаюсь на кожаное сиденье машины рядом с Кристаном и молчу. Чувствую на себе Его испытывающий грозный взгляд. Боюсь шевельнуться… Дрожу от страха и возбуждения.
Знаю, - Он об этом знает. Не хочу смотреть на Его жесткое лицо, успевшее осунуться за время нашей разлуки. Кусаю губы. Жду Его указаний. Понимаю, что загнан в угол, понимаю, что теперь время сделает обратный круг, и я, как год назад, буду Его собственностью, Его гордостью и… Его марионеткой.
Обреченно вздыхаю, гляжу в окно. Слышу Его частое дыхание, рычание сквозь сжатые зубы, а потом – гул мотора.
Безлюдная дорога, редкие деревца, духота – это меня сейчас совсем не волнует. Сквозь грохот динамиков я несусь обратно… в прошлое.
***
Я никогда не был милым общительным ребенком. В младшей школе, когда мои сверстники с легкостью общались друг с другом, я мог лишь искоса наблюдать за ними. И причиной тому был мой жуткий комплекс – когда я начинал нервничать, путал слова или переставлял их местами. Тогда, в далеком детстве, это было самым страшным проклятьем, которое не давало мне ни с кем сблизиться. Хмурый и молчаливый, я сидел за первой партой рядом с учителем и боялся проронить лишнее слово. Теперь-то я хорошо понимаю, что таким скрытным поведением только навлек на себя лишние пересуды – одноклассники, не зная, как ко мне относиться, стали издеваться. А я терпеливо все сносил. Когда же моя маленькая тайна выяснилась – а это случилось на одном из уроков литературоведения уже через пару недель после начала занятий – дразнить меня стали ещё больше. Щуплый, маленький, застенчивый, я не знал, как можно постоять за себя. Зацикленный на своей проблеме с речью, я не думал ни о чем другом и считал себя по праву изгоем. И этим пользовались…
Все начиналось с невинных шуток, тогда как закончилось своевременным вмешательством директора, потому что даже учителя не могли больше закрывать глаза на всю эту травлю. Никогда не забуду, как, опустив голову и закусив губу, я стоял перед "вершителем правосудия" и, заикаясь, повторял "нет, меня никто не обижает", "да, все хорошо" и старался не смотреть в сторону обидчиков, которые жались к своим родителям, которых вызвали, дабы во всем разобраться. Я чувствовал себя проигравшим. Мне проще было вытерпеть все насмешки, чем признаваться в своей слабости.
После этого случая я наотрез отказался ходить в школу. Родители всеми силами пытались внушить мне, что так нельзя, что образование очень важно… Расстроенные, суетящиеся, родные… как бы я хотел рассказать им, каково мне приходится в школе. Но я опасался, что мама с папой станут сильно переживать по этому поводу. А в их возрасте (я был очень поздним ребенком) это было недопустимо. Так что, глядя в их светлые, добрые лица, тронутые морщинами, я лишь упрямо говорил "не пойду", что, несомненно, расстраивало и настораживало.
Так мне удалось выгадать неделю передышки.
Родители наивно полагали, что я расстраиваюсь из-за оценок и потому усиленно занимались со мной каждый день. Наверное, домашние уроки и привили мне любовь к учебе. Я стал скучать по рассказам и объяснениям учителей, так что вскоре сам вернулся в школу. И старался не обращать внимания на недовольных этим ровесников.
Со временем я переборол свой комплекс и научился строить ровные, красивые предложения. Иначе как бы я получил сертификат об отличном окончании начальной школы? В среднюю же я шел с твердой уверенностью, что подружусь с ровесниками.
В свои четырнадцать я уже не выделялся среди одногодок низким ростом, - за лето я неплохо вытянулся – да и другие внешние данные не были отвратительными: яркие серые глаза, аккуратные небольшие уши, полные губы, прямой нос, длинная шея, недурная для парня моего возраста комплекция… Единственное, - я не любил броско одеваться, потому пошел первого сентября в скромных серых брюках и обычном свитере, который был мне чуть-чуть великоват в плечах. Собираясь в спешке, я не посмотрелся в зеркало и совершенно не обратил внимания на свой растрепанный внешний вид. Впрочем, я никогда не был модником, поэтому наскоро обувшись, вылетел на улицу и быстрым шагом направился к школе.
Моросил мелкий дождь, настроение мое, волнительное и приподнятое, немного ухудшилось. Смутное чувство тревоги закралось в душу. Но я не придал этому значения. Уже через пару минут я миновал ворота школы и приблизился к ступеням, ведущим к главному входу. Столпившиеся там ребята походили на первогодок, и я несмело поздоровался с одним из них.
От волнения першило в горле, я немного хрипел, но мой оппонент тоже выглядел всклокоченным, дерганым, и, порывисто пожав мне руку, тут же отвернулся. То же самое произошло ещё пару раз. Потом я вытянул шею и посмотрел, на что пялятся мои будущие одноклассники. Оказалось, школьная команда поддержки – милые девочки в коротких юбках – устроила на ступеньках свое представление. Я был нормальным подростком – эмоциональные движения девушек, в результате которых оголялись их стройные ножки, вызвали во мне желание поглядеть на происходящее ближе. Кое-как мне удалось протиснуться вперед, так что ни один изгиб женского тела не ускользнул от моего взгляда… Я таращился на чир-лидеров, пожалуй, слишком откровенно, хотя мое любопытство было вполне оправдано – я никогда такого раньше не видел.
Пару секунд я чувствовал что-то, наподобие нетерпения, потом кто-то толкнул меня в спину, и я выскочил вперед, прямо навстречу одной из танцующих. Споткнувшись, я приземлился на одно колено. Девушка вовремя затормозила и с лукавством в глазах протянула мне руку. Я на автомате принял её. Коснувшись прохладной кожи, гладкой на ощупь, я вздрогнул – впервые мне пришлось держать девушку за руку. Поднявшись, я с наивностью посмотрел на свою спасительницу, открыл было рот, чтоб поблагодарить за помощь, но она, резко развернув меня к толпе, указала куда-то в область моей ширинки и громко крикнула:
- Извращенец!
Оторопело опустив глаза вниз, я покраснел. Как я и говорил, собирался я на скорую руку, потому застегнул ширинку не до конца. Так что сейчас, распираемая вставшим членом, молния полностью разошлась, и всем на обозрение предстало не только мое возбуждение, но и полоска выглядывающих белых трусов.
Девчонка вовсю потешалась надо мной, награждая пошлыми прозвищами, собравшиеся хохотали. Я чувствовал себя побитым и униженным. Хмурясь, чувствуя жар во всем теле, я с минуту не мог пошевелиться. В ушах отдавался гул осуждающих голосов.
Бардовый от стыда, я дернул язычок молнии вверх, но так грубо, что сломал его.
К горлу подкатила тошнота, я ощутил такой прилив обиды и злости, что сам удивился. Негодование бурлило во мне, словно закипающая в кастрюле вода. Я наконец оттолкнул от себя насмешницу, презрительно глянул на тех, кто поднял меня на смех и, развернувшись, бросился прочь со школьного двора. Не знаю, чего мне хотелось в этот момент больше: наказать обидчиков или скрыться и разрыдаться. Но я не мог себе позволить ни первого, ни второго. Вскоре должна была начаться процедура зачисления учеников, которую я ни в коем случае не должен был пропустить.
Оказавшись на приличном расстоянии от будущих одноклассников, я отдышался, потом сел на скамейку и скрипнул зубами: надежды на спокойную размеренную жизнь в средней школе можно было похоронить.
Хмурый, подавленный, разъяренный, я пинал ногой асфальт, полагая, что жизнь моя кончена: подумать только, сколько стараний коту под хвост из-за расстегнутой ширинки! Ненависть ко всему женскому населению захлестывала с каждой секундой все больше. Хоть и не мог вспомнить даже лица чир-лидерши, которая выставила меня на посмешище, я мысленно сжимал пальцы на её шее. Такую ненависть испытывал я тогда, что руки прямо-таки чесались кому-нибудь врезать. Впервые со мной случалось что-то подобное. Раньше я оставлял своих обидчиков безнаказанными, но теперь… Словно что-то перевернулось во мне, надломилось.
Посидев ещё немного, чтобы успокоиться, я встал, намереваясь пойти в актовый зал, где по традиции директор должен был вручить первогодкам табели в знак приветствия.
С тоской поглядев на свое испачканные грязью левое колено, я было направился обратно к школе, откуда недавно позорно сбежал, но стоило мне сделать только шаг, как странного вида лохматый парень, лица которого я разглядеть не успел, чуть не сшиб меня с ног. Он извинился на ломаном английском и понесся дальше. Я оторопело уставился ему вслед, потому что за этим странным субъектом гнались… учителя(?).
С отстраненьем я заметил, что на беглеце была форма нашей школы, из чего сделал вывод, что он явно ученик, но размышлять на эту тему и дальше не стал – просто продолжил свой путь. Однако от этого эпизода мое настроение окончательно испортилось.
Так что когда, угрюмый и обозленный, я столкнулся в дверях актового зала с одной из чир-лидерш, я, скривившись, в полсилы оттолкнул её от себя, - от неожиданности девушка чуть не впечаталась лбом в дверной косяк.
- Идиот! – кричала она мне вслед, но с садистской радостью я игнорировал бросаемые мне вслед нелицеприятные эпитеты.
Мне было абсолютно все равно, что думают обо мне шагающие гуськом потенциальные одноклассники, бросающие на меня недоверчивые взгляды, мне даже стало наплевать, что кто-то, указывая на мою ширинку, тихонько посмеивается. Я вальяжно сел в кресло на первом ряду и не смотрел никуда, кроме сцены.
Впрочем, прелюдия длилась недолго – вскоре начался прием зачисления. Ученики робко поднимались на сцену, заикаясь, произносили приветственные речи и несмело глядели на собравшихся в зале сверстников. Куда делись те ребята, которые полчаса назад смеялись надо мной?
Негатив к этим двуличным созданиям рос все больше и больше, поэтому, когда наступила моя очередь принять табель, я уверенно подошел к директору, смело встретил его испытывающий взгляд, взял нужный документ и, абсолютно игнорируя хихиканье толпы, которая пялилась на мои брюки, отрывисто произнес:
- Гордон Фишер. Класс 1-А. Буду стремиться стать лучшим учеником. Ненавижу тех, кто вместо учебы занимается в школе ерундой, - сам от себя не ожидая такой наглости, я ухмыльнулся и, обведя презрительным взглядом всех, кто надо мной потешался, резко добавил:
- Надеюсь, никого не обидел своей речью. Спасибо за внимание.
Я почти всучил микрофон обратно растерявшемуся директору, который не знал, как реагировать на мои грубые слова, и под наступившую в зале тишину встал у стенки напротив первого ряда, так как на мое место намеренно пересел кто-то с задних рядов.
Директор, откашлявшись, позвал к себе "очередную жертву" - мероприятие потекло своим чередом. Однако я привлек своим пафосным выступлением лишнее внимание: на меня бросали едкие взгляды, исходя желчью, обсуждали мою прическу и одежду… Но мне было плевать. Я больше не собирался плясать ни под чью дудку. Скрестив ноги, я даже и не подумал прикрыть ширинку, из которой выглядывали белые трусы. Меня это больше не волновало. Напротив, подпирая плечом стену, я был даже рад своей забывчивости, которая избавила меня от предрассудка быть таким, как все, слиться с этим мерзким коллективом.
Церемония продолжалась ещё около часа, я внимательно наблюдал за каждым одноклассником, подходящим к трибуне. Их постные ничего не выражающие лица менялись передо мной одно за другим, однако я отчетливо понимал – вскоре эти люди будут изводить меня. Но… на сей раз я хотя бы это заслужил.
Минуты тянулись, как года.
Конец посвящения я уже не слушал. Вовсю зевал, не чая оказаться дома, в уютной небольшой квартирке, где мне всегда были рады.
Мы с родителями жили неподалеку от школы в трехэтажном доме, где соседи часто заходили друг к другу в гости по поводу и без. Нашу семью нельзя было назвать богатой – на ту скромную зарплату, которую зарабатывали мама с папой, мы не могли позволить себе лишнего, хотя бедными тоже никогда не были. Зато мы были очень дружны, и в доме, несмотря на скромность интерьера, всегда царили любовь и понимание. Мне этого вполне хватало.
Правда, иногда я замечал, как мама горько плачет, глядя в окно, или как вздыхает отец, когда проверяет почту. Такое их поведение настораживало, порой даже пугало меня. Я чувствовал, что родители что-то недосказывают, но спросить напрямую не решался. А когда однажды все-таки осторожно поинтересовался у папы, тот списал все на усталость…
Подсознательно я знал, что мне соврали, наверное, поэтому подумал, что и мне можно умолчать о проблемах в школе. А их было не так уж и мало.
Мое выступление ополчило против меня мужскую половину класса – парни, как малыши, придумывали мне одно прозвище за другим, всячески доставали и почти не давали спокойно жить. К девчонкам же я сам относился как к своим личным врагам, так что их неприязнь ко мне была вполне оправдана. Лишь учителя всячески поощряли меня, потому что кроме основных занятий я посещал все возможные учебные факультативы, чем раздражал сверстников ещё больше.
Первый месяц я просто игнорировал подначки, потом постепенно научился отвечать в издевательской, язвительной манере, что выводило из себя каждого, кто ко мне цеплялся.
Так продолжалось до того момента, пока я не сцепился с Бертье – парнем, на год старше меня, нескладным, длинным и слишком много берущим на себя. Из-за высокого положения его семьи (я не вникал в суть, но знал это, потому что учителя часто говорили между собой о пожертвованиях его родителей в фонд школы) Бертье многое спускали с рук, потому он без зазрения совести ударил меня в ответ на мою колкость.
Не умеющий драться, растерявшийся, я мог только смотреть, как надо мной поднимается его кулак. Губа, разбитая в кровь, кровоточила, но обиднее всего было то, что меня побили. Я жался к стене и круглыми от шока глазами смотрел на Бертье, который с перекошенным злобой лицом готов был превратить меня в котлету. За пять минут он успел ударить меня несколько раз, и я едва держался на ногах, когда учитель оттащил от меня ублюдка.
- Ты поплатишься, маленькая тварь! – орал он, когда его уводили.
И я дрожал, понимая, что не избежать наказания. Но я уже был подготовлен. Хотя бы морально. И все равно не смог постоять за себя…
В тот день после школы меня впервые жутко избили. Пару дней я отлеживался дома, полагая, что теперь мне придется учиться защищаться. На вопросы родителей я отвечал "упал", и они понимающе переглядывались. Каждая часть тела напоминала о случившемся. Я презирал себя за беспомощность, за то, что не смог сдержать слез боли, когда меня пинали ногами эти твари, называвшие себя моими одноклассниками.
Когда же я вернулся в школу, стал ещё более замкнутым и раздражительным. Поначалу я избегал встреч с теми, кто был потенциально сильнее меня, кто мог избить меня или серьезно покалечить. Но это ни к чему не привело. Видимо, даже мой вид раздражал одноклассников, и вскоре они стали намеренно толкать меня или обзывать. И, когда мое терпенье лопалось и я нелестно высказывался в ответ, случалось одно и то же – меня били.
Поначалу драки заканчивались одинаково – я, задыхающийся, побитый изнывал от жуткого желания однажды покалечить их всех. Не понимающий, почему ко мне относятся так жестоко, я в какой-то момент перестал жалеть себя и тоже стал обороняться.
За полгода травли я в самом деле узнал, что, ударив человека по коленной чашечке или под дых, можно преуспеть: противник надолго выбывает из игры. Я понял – в драке главное ударить неожиданно, резко и в правильное место.
Прибегая к некоторым хитростям, я защищался от ударов. И, хоть домой я приходил с разукрашенной физиономией, моя гордость страдала не сильно – одноклассникам тоже доставалось. Так что когда на следующий день я видел их с налепленным на щеку или бровь пластырем, лишь самодовольно улыбался.
Доскрипев таким образом до выпускного года, я больше ничего не боялся. Да и одноклассники поостыли, осознав, что я, даже полностью истощенный, валяющийся на земле почти без сознания, не попрошу у них прощения за свои смелые слова. Так как сам я никогда не нарывался первый, старался лишний раз не попадаться на глаза "крутым парням", меня наконец оставили в покое. И в семнадцать я спокойно закончил доставшую провинциальную школу с отличным аттестатом. На чем, как я думал, моя учеба прекратится. Я с нетерпением ждал того дня, когда найду себе работу (в соседнем городе я мог бы неплохо пристроиться бухгалтером или программистом).
Но… родители настояли на том, чтобы я закончил обучение в частной закрытой школе для мальчиков "Бедфорд", которая располагалась в Шеффилде, к северу от нашего тихого провинциального городка.
Я ругался с отцом, доказывал, что принесу больше пользы, помогая им в денежном плане, но на этот раз родители, постоянно мне уступавшие, были непреклонны. И в последние дни августа я уже угрюмо собирал чемодан, понимая, что отлучусь от дома до декабря.
Я не представлял, как буду жить без нравоучений мамы, как обойдусь без подбадриваний отца, которые частенько спасали меня от необдуманных поступков, и как тяжко мне будет вдали от дома.
Настроенный только на то, чтобы подготовиться к A-levels*, (*A-levels – обязательные экзамены, которые предшествуют поступлению в университет) я и не предполагал, как распорядится мной судьба…
***
Дорога в школу показалась мне слишком долгой, поезд – слишком душным, а попутчики – слишком назойливыми. Так что я с радостью вышел на нужной станции и поймал такси, где, сев на сиденье рядом с водителем, молча уставился в окно.
Однако разглядеть достопримечательности Шефилда не получилось: я так нервничал перед надвигающимся поступлением, что не обращал внимания на невысокие здания домов, похожих на заточенные карандаши, озелененные парки, дышащие осенней свежестью, и вымощенные плиткой тротуары. Я смотрел на все это великолепие с отстранением, словно не видя, потому что с нарастающим волнением ожидал предстоящей встречи с одноклассниками и учителями. Как они примут меня?
Приживусь ли я?
Смогу ли оправдать надежды родителей?
Эти и многие другие вопросы вертелись в голове, пока такси мчало меня к школе, которая, как я понял, располагалась в северной части города. Мое сердце бешено стучало, во рту пересохло. Я едва пересилил своё волнение, когда нерешительно вышел из машины. И даже встретивший меня у массивных ворот седой мужчина добродушного вида – он представился управляющим общежития - не внушил никакого доверия.
Кивнув в знак согласия, когда он назвал мою фамилию, я растерянно моргнул, ожидая, что меня поведут в здание, но мужчина, мягко намекнув, что нужно предъявить документ, протянул руку. Я раздраженно отдал ему нужную бумагу, и только после этого меня пригласили пройти по асфальтированной дорожке к зданию общежития – длинному, двухэтажному, с кирпичными стенами, которые были усыпаны маленькими окошками, как точками. Мое внимание, однако, привлекли балконы – не в пример окнам, массивные, увитые виноградными ветвями… Кое-где на балконах я увидел столики и даже шезлонги. Видимо, это было место, где ученики любили проводить свободное от учебы время…
Изнутри здание было похоже на букву "П". Пока мы шли по первому этажу, я насчитал около четырнадцати дверей, ведущих, как видимо, в спальни мальчиков.
Моя комната, номер сто семнадцать, располагалась на втором этаже, и, поднявшись, по лестнице, мы с моим молчаливым спутником оказались прямо около неё. Присутствие провожатого давило на меня, поэтому, увидев нужную дверь, я бесцеремонно распахнул её, и тут же пожалел об этом.
Мой новоиспеченный сосед, испуганно прикрывшись одеялом, во все глаза таращился мне за спину, и только когда мужчина сделал несколько шагов вперед и суровым голосом приказал парню отдать "эту ерунду", я понял, от чего оторвал бедолагу… Багровый от стыда и гнева, мой сосед с видом оскорбленной невинности протянул "надзирателю" порножурнал. Потом мы оба обязаны были выслушать нудную тираду о запрете на территории "Бедфорд" подобной литературы, после чего мужчина наконец покинул комнату.
Я остался наедине со своим недружелюбным соседом, который, вместо того, чтобы представиться, рявкнул:
- Не хочешь извиниться?
Его и без того узкие глаза превратились в две маленькие щелки, и я совершенно точно понял – наше с этим товарищем знакомство не будет приятным.
- Не думаю, что я в чем-то виноват… - спокойно ответил я и неторопливо проследовал к свободной кровати, на которую бросил сумку с вещами.
Парень вскочил с постели. Уже через секунду сосед, благо обернувший вокруг бедер простыню, брызжа слюной от негодования, стоял позади меня и кидался такими оскорблениями, что мне стало не только неприятно, но и обидно. Новая школа ничем не отличалась от старой. Я мысленно дал себе пинка за то, что повелся на уговоры родителей, и с минуту терпел хамство незнакомого мне парня. Потом терпение лопнуло.
Я словно нехотя повернулся к нему, смерил презрительным взглядом его тощую фигуру, потом посмотрел на одутловатое бледное лицо и лениво бросил, прерывая его на полуслове:
- Перед тем, как поливать человека грязью, сначала узнай, как его зовут.
Мой голос звучал ровно, не выдавая ни единого намека на неприязнь, но резкая фраза вызвала немедленный отклик моего собеседника.
- Ты… да ты… да мне наср… - заикаясь, принялся орать он, и замахал руками от переизбытка эмоций.
- Я Гордон. Приятно было познакомиться, - снова оборвав поток его красноречия, выдал я, и на этот раз парень изумленно замер, пялясь на меня так, будто я сумасшедший.
- Вилл Волш… - не нашел он ничего лучшего, кроме как тоже назвать себя.
- Отлично… - потихоньку отталкивая его в сторону, пробормотал я, уговаривая себя оставаться разумным и дальше.
- Могу я попросить тебя помолчать, Вилл? – язвительно поинтересовался я, когда Волш отошел обратно на свою половину. – У тебя слишком… громкий голос. К тому же меня всегда раздражали такие… хмм… шумные парни, как ты…
И, судя по тому, как вытянулось лицо соседа, сделал вывод, что он не ожидал такого поворота событий.
Ещё бы – любой на его месте принял бы меня, невысокого худощавого парня, одетого в нелепый растянутый синий свитер и в подвернутые снизу потертые джинсы, за скромного ботаника, который не может за себя постоять. Так что его удивление было для меня не ново. Мои бывшие одноклассники тоже поначалу недоумевали, когда из затравленного заучки я превратился в самоуверенного парня, который умеет отбривать одной фразой, кинутой будто невзначай.
Я не любил ввязываться в ссоры и порой просто отмалчивался, но если уж и оскорблял кого-то, то в холодно-презрительной манере, не позволяя себе повышать голос. Как правило, такое поведение вызывало у моих оппонентов чуть ли не ярость.
А Вилл Волш, как я уже убедился, был точной копией моих ненавистников, так что с уверенностью можно было сказать – как только до парня дойдет, что его оскорбили, хоть и культурно, вновь начнет изводить меня.
Так я в первый же день настроил против себя соседа, поэтому принимал как должное его негативное отношение ко мне. А выражалось оно негласно: у меня то пропадали учебники, которые позже я находил в ванне, под кроватью, даже в мусорной корзине, то, просыпаясь, я был весь обмазан зубной пастой, от которой лицо зудело полдня, то вдруг посреди ночи меня будили ударом под дых.
Вилл всегда действовал исподтишка… И я был безумно рад, что через месяц моим мученьям пришел конец: Волша выселили в другую комнату. Дело в том, что мое упорное нежелание ввязываться в конфликт бесило парня с каждым днем все больше, он предъявлял мне требование "убраться с его территории", но я не обращал на это внимания.
Тогда, уставший от предупреждений, парень сорвался и кинулся на меня. Он так кричал, что наши соседи пожаловались на шум управляющему общежитием, который и разнял нас уже через пятнадцать минут. И, так как Волш, не унимаясь, угрожал мне расправой, управляющий просто заставил Вилла собрать свои вещи и покинуть помещение, что тот и сделал в полной тишине. Только напоследок сосед шепнул мне "ещё сочтемся", вызвав у меня не то злобу, не то жалость.
Оказавшись в одиночестве, я вздохнул с облегчением: наконец-то никто не стал доставать меня дурацкими выходками и мешать готовиться к урокам, наконец-то я смог нормально поговорить с родителями, не опасаясь, что кто-то подслушает разговор.
Впрочем, это было единственной радостью за весь следующий месяц: мой бывший сосед распространил по школе слухи, что я приставал к нему. В это многие поверили, так как Волш очень убедительно играл роль жертвы моих поползновений. Ученики передавали друг другу историю о том, как я якобы залез ему рукой в штаны, чем испугал бедного Вилла, который, по его рассказу, тут же бросился на меня с кулаками.
От всех этих небылиц вяли уши. Я стал если не посмешищем, то явно предметом обсуждений. На каждом углу трепали мое имя, и я, скрипя зубами, терпел, так как не в моих правилах было доказывать свою невиновность. "Пусть думают, что хотят… – твердил я, когда назойливые взгляды буравили мою спину, - И не такое переживали…"
Мне достаточно было уже того, что никто не решался расспрашивать меня, а, что было ещё лучше, - в мою комнату не хотел вселяться ни один одноклассник. Хоть там я мог спокойно отдышаться, чтобы потом с гордо поднятой головой пойти на занятия.
В таком напряжении я пробыл до октября, а потом косые взгляды вдруг исчезли, и все просто прекратили обращать на меня внимание.
Наверное, я не оправдал их ожиданий, как "извращенец", поэтому стал больше неинтересен. И весь следующий месяц я провел в полном спокойствии, уверенный, что обо мне забыли… Но, будь я чуть внимательнее, заметил бы кривые усмешки и задумчивые взгляды на себе. Я же был так занят учебой, что принимал все это за отголоски бывших сплетен.
А зря…
Однообразные дни сменяли друг друга, я погряз в домашних заданиях и лишь изредка позволял себе отвлекаться на что-то, не связанное с учебой. Всеми силами я хотел оправдать ожидания родителей, которые, кстати, надоедали мне частыми звонками. Видимо, обмануть проницательность мамы теплыми словами мне не удалось, и каждый раз в телефонной трубке я слышал её осторожные вопросы о моем пребывании в Бедфорде, на что я либо отмалчивался, либо уклончиво говорил "все хорошо".
Друзей в школе я заводить не желал, и все же так получилось, что однажды на физкультуре, когда мне в очередной раз заехали мячом в нос, (это стало в какой-то мере традицией: противоположная моей команда по теннису, футболу или баскетболу выбирала меня мишенью для ударов, и после физкультуры я приходил в комнату злой, измотанный и разбитый) кто-то вступился за меня.
Привыкший к грубости одноклассников, я недоверчиво поднял голову, чтобы посмотреть на парня, который холодным тоном отчитывал моих обидчиков. Но для того, чтобы увидеть его, мне пришлось бы встать с земли, на которую меня "нечаянно" повалили, или хотя бы повернуться к заступнику лицом. Однако подвернув ногу, я мог только беспомощно барахтаться на месте. Голова кружилась так, будто я час без перерыва катался на карусели, - видно, мне сегодня и впрямь нехило досталось.
Как сквозь вату я слышал обличительную речь незнакомца:
- …и если я увижу такое ещё хоть раз, сделаю все возможное, чтобы всех участников исключили, - с каждой секундой его слова становились все громче и громче, а когда кто-то с силой поднял меня с колен и поставил на ноги, я смог разглядеть его: неуверенно улыбаясь, передо мной стоял коротко подстриженный молодой человек дюжего телосложения с резкими, пожалуй, даже грубоватыми чертами лица.
- Эндрю Брановски, - после недолгой заминки представился он и по-приятельски пожал мне руку.
Опешивший от такого поворота событий, я тихо произнес свое имя, скрывая смущение небрежностью.
- Кажется, несладко тебе приходится, - без ноток жалости констатировал он, и я с благодарностью посмотрел в его карие пронзительные глаза.
- Бывает… - не стал жаловаться я и попытался сделать шаг в сторону, но тут же закусил губу: боль в лодыжке помимо моей воли ограничила свободу движений.
Увидев выражение страдания на моем лице, новый знакомый без предупреждения закинул мою руку себе на плечо и помог дойти до ближайшей лавочки.
- Спасибо… - только и сумел выдавить я, когда парень принялся ощупывать мою ногу.
Странное чувство тревоги и… радости наполняло меня, когда я наблюдал за тем, как Эндрю, склонившись надо мной, ощупывает поврежденное место. В горле встал ком, я не мог вымолвить ни слова, настолько неестественной мне казалась ситуация – впервые кто-то по-дружески ко мне отнесся: не угрожал, не бил, не обзывал, а просто заботливо интересовался, как я себя чувствую. Это было так чуждо и так ново, что я лишь изумленно моргал. Слова не шли с языка - Эндрю, скорее всего, принял это за посттравматический шок. Так что уже через минуту меня, прихрамывающего и ошарашенного, доставили прямиком в мою комнату, где Брановски по-хозяйски принялся искать обезболивающее, которое вскоре заставил меня выпить.
Затем он молча вглядывался в мое лицо, будто хотел запомнить каждую черточку, и, удовлетворившись результатом своего лечения, начал разговор. Из которого я выяснил, что Эндрю – эмигрант, приехавший в Англию получить высшее образование. Он сказал, что его настоящее, русское имя – Андрей, и долго смеялся, когда я не смог это выговорить. О своей семье парень говорил мало, а на мои вопросы о ней отшучивался или перескакивал на другую тему. Я подозревал, что Эндрю просто не хотел покидать свою страну и что родители заставили его поступить в Бедфорд. Но лезть в душу новому знакомому я, конечно, не хотел. Тем более, что мне было куда интересней поболтать с ним о других вещах: например, о книгах, которые, как я узнал, он обожал не меньше меня, о фильмах, об учебе… Да и вообще Брановски оказался интересным собеседником – я не заметил, как пролетело время, а заведующий общежитием уже известил о начале обеда.
Вот так мы и познакомились с Эндрю, ставшим мне впоследствии хорошим другом. Он не прислушивался к сплетням, и я тоже перестал на них реагировать, он цинично отчитывал моих одноклассников, когда те пыжились насолить мне, и вскоре те побаивались ко мне приставать. Ведь, как мне стало потом известно, Брановски был на год старше меня и поддерживал приятельские отношения с главой студенческого совета. Так что одно его слово – и любой мог быстро распрощаться со школой, потому что, по слухам, студсовет не любил сюсюкаться с нарушителями – действия президента всегда были четкими и безоговорочными. В общем, жизнь моя с появлением в ней Эндрю потекла спокойно и весело. И только одно всегда стояло между нами: Брановски любил хорошо отдохнуть по выходным, я же, напротив, всегда боялся вечеринок и подобного рода сборищ молодежи. Сказывалась моя нелюбовь к сверстникам. И, сколько бы Эндрю меня не уговаривал, я оставался при своем – выходные проводил затворником в школе. Поначалу я думал, что мои отказы его ничуть не задевают, но вскоре стал замечать, как друг обиженно щурится, слыша категоричное "нет" в ответ на свои приглашения. И, естественно, я чувствовал себя виноватым. Так… в одну из хмурых пятниц ноября, заикаясь, я согласился пойти с ним на вечеринку, и тут же испугался, когда возбужденный Эндрю принялся вслух размышлять, сколько девчонок мы сможем вместе подцепить.
Честно сказать, я никогда ни с кем не встречался. Мне всегда казалось, девушки выбирают себе крутых парней, я же привык быть изгоем и… поэтому совсем не общался с противоположным полом. Но вот как сказать об этом рисующему себе радужные картины Эндрю, я не знал, потому уклончиво отводил взгляд, когда тот спрашивал меня о бывших подружках.
- А куда мы пойдем? – робко спросил я тогда.
Эндрю, ухмыльнувшись, туманно пробормотал "увидишь" и "тебе там понравится, обещаю". Однако смутные сомнения все ещё терзали меня, и я допытывался, куда же все-таки он меня зовет. Брановски выдал адрес, который мне ровным счетом ничего не дал. Но по тому, как светились счастливым ожиданием глаза моего друга, я понял – намечается что-то грандиозное.
Потом мы как обычно вместе поужинали, Брановски отправился к себе – на третий этаж для старшаков, а я не сомкнул глаз до утра. Всю ночь я думал о предстоящем событии и о том, смогу ли вести себя на вечеринке раскованно, однако мои размышления так ничем путным и не закончились.
На завтраке, хмурый, не выспавшийся, я хотел было попросить Эндрю отложить наш совместный поход, но он не дал мне открыть рта: схватил за руку, потащил наверх, в свою комнату, и с гордостью вручил какую-то одежду. Осмотрев её, я немного опешил: откровенно просвечивающаяся черная рубашка с белыми пуговицами, светлые брюки, которые могли бы сойти за классические, если бы не пошлая надпись на заднице, золоченый ремень с крупной пряжкой и… жуткий галстук.
Это все было совершенно… совершенно безвкусно, но мне не хотелось огорчать Эндрю, который внимательно следил за моей реакцией. И все же одеть что-то подобное на себя я бы не решился даже из уважения к другу. Поэтому, искренне поблагодарив его, я сказал, что сам подберу себе одежду, чем пресек все уговоры со стороны Брановски.
В итоге натянув легкую фиолетовую рубашку и просторные темные джинсы, я с удовольствием оглядел себя в зеркало. Передо мной стоял худощавый парень недурной наружности, скромно и непритязательно одетый. Так что, хоть Эндрю был явно недоволен моим стилем, я проигнорировал его ехидный смешок.
- Идем? – предложил я, не дожидаясь, пока он выразит словами свое впечатление. – Чего ждать?
Сам Брановски выглядел эдаким бунтовщиком: взъерошенные волосы, странный злой взгляд, модная куртка, под которой виднелась белая футболка в обтяжку, серебряный браслет на руке… Из чего я сделал вывод – мой друг любит выделяться из толпы. Я ведь тогда ещё не знал, что из нас двоих выделяться буду как раз я…
Но это было потом, когда мы, пройдя пару кварталов, остановились около массивных ворот и, предъявив пригласительный, миновали их. Вот тогда-то, оглядевшись вокруг, я нервно сглотнул, очень жалея, что не одел предложенную Эндрю одежду.
На открывшейся перед нами лужайке уже собралась куча народу. Все были в кричащих нарядах, почти не скрывающих наготы. Кое на ком из девушек я заметил причудливые массивные головные уборы, но платья при том едва прикрывали грудь и бедра. Чтобы отвлечься от открывшейся картины, я перевел взгляд на дом, мрачный, серый и до того огромный, что в нем, наверное, поместилось бы больше трех тысяч человек. Гости находились, скорее всего, в переднем дворике, усаженном ровненькой зеленой травкой и уставленном скамейками. Окна в главном здании почему-то занавесили, хоть сквозь них и пробивался слабый свет…
- Гордон, - отвлек меня от разглядывания здания друг. – Мне нужно перекинуться парой фраз воон с тем парнем, - он указал глазами на приземистого паренька, сверлящего нас взглядом, и я отстраненно кивнул в знак того, что подожду Эндрю тут.
- Только никуда не уходи… - строго предупредил Брановски, как мне показалось, немного напряженно. Но я не придал этому значения, потому что уже через секунду он отшутился:
- Иначе мы потеряемся.
Но как только друг направился к своему знакомому, я не сдержал любопытства и прошелся до маленькой дверки, которую приметил слева от главного входа. Я отчетливо слышал музыку внутри, причем мелодия мне казалась смутно знакомой, и, забыв о предостережениях друга, распахнул дверь. Сперва я ничего не увидел. Комната была неосвещенной, и лишь вдалеке маячил маленький огонек, будто кто-то чиркнул зажигалкой. Глаза только начали привыкать к темноте, как меня уже втянули внутрь и прижали к ближайшей стенке:
- Мы заждались тебя, Рози… - шепнул мне на ухо приятный женский голос, а холодные пальцы цепко схватили рукав рубашки.
- Пора начинать игру! – крикнула моя… похитительница(?) и, не дав открыть рта, толкнула влево. Потом уже другой человек отбросил меня вправо, затем снова влево, вперед, назад… и так продолжалось где-то минуту. У меня кружилась голова, я ровным счетом ничего не понимал, прыгая, как мячик, от одного "хозяина" к другому. Песня, припев которой я помнил наизусть – он звучал в одном из моих любимых фильмов – била в виски, я не мог сосредоточиться… А потом музыка оборвалась. Меня сграбастали в объятья и, обхватив мое лицо руками, поцеловали. Грудью я ощущал мягкие женские формы, на губах чувствовал привкус мяты и алкоголя… И это был первый мой поцелуй. Неожиданный, сбивающий с толку, яростный. Я не знал, как поступить: прикованный к месту, изумленный, я с открытыми от шока глазами пялился на девушку, которая, зажмурившись, изо всех сил прижималась ко мне губами.
Автор: Natanella ([email protected])
Пейринг: Кристан Морган/Гордон Фишер
Рейтинг: NС-21
Жанр: angst, слеш
Планируемый размер: макси (или миди… хотя вряд ли)
Статус: ПИШУ!!
Summary: Гордон в новой школе, где ему не очень-то рады. Однако он не сильно огорчен. Судьба и раньше не жаловала парня. Вот только раньше в его жизни не было Кристана Моргана, который привык к тому, что его желания исполняются безоговорочно. Что принесет Гордону знакомство с Кристаном? Чего добьётся настойчивый Кристан своей жестокостью? Будет ли Гордон послушной зверушкой в его руках?
На эти и другие вопросы вы найдете ответы в данном ориджинале.
Disclaimer: все герои вымышлены мной (Натанэллой) и не имеют ничего общего с реальной жизнью. (Автор имеет своих героев так, как ему хочется)
Предупреждение:
1)НАСИЛИЕ
2)тапки в сторону сюжета ориджа и стиля его написания не принимаются;
Размещение: ЗАПРЕЩЕНО! (не очень приятно, когда видишь своё произведение в чужих дневниках, сообществах, сайтах, если вышеперечисленные не спросили об этом, верно? Давайте будем уважать труд автора!!)
Благодарность: своему вдохновению.
Пожелание: читайте, наслаждайтесь, оставляйте отзывы.
ЧИТАТЬ ДАДЬШЕГлава 1. Игра началась.
Кристан Морган…
Властный, жестокий, эгоистичный.
Неразговорчивый, развратный…
Такой знакомый мне Кристан Морган…
Крис – для отца, Кристиан – для учителей, Морган – для врагов, но всегда только Кристан – для меня…
Моя боль, мое сожаление, мое проклятье. Он – глоток кислорода, прожженного страданьем, Он – ловушка, откуда, как я думал, мне удалось вырваться. Он – моё наказание, которого я страшился и… жаждал… И вот… Морган здесь: напыщенно-важный, подавленный внешне, внутренне – кипящий от негодования. В этом весь Он. Мой Кристан.
Хочется курить и плакать. Глаза, словно пропитанные солью, горят от непролитых слез. Глотаю комок горечи, покорно опускаюсь на кожаное сиденье машины рядом с Кристаном и молчу. Чувствую на себе Его испытывающий грозный взгляд. Боюсь шевельнуться… Дрожу от страха и возбуждения.
Знаю, - Он об этом знает. Не хочу смотреть на Его жесткое лицо, успевшее осунуться за время нашей разлуки. Кусаю губы. Жду Его указаний. Понимаю, что загнан в угол, понимаю, что теперь время сделает обратный круг, и я, как год назад, буду Его собственностью, Его гордостью и… Его марионеткой.
Обреченно вздыхаю, гляжу в окно. Слышу Его частое дыхание, рычание сквозь сжатые зубы, а потом – гул мотора.
Безлюдная дорога, редкие деревца, духота – это меня сейчас совсем не волнует. Сквозь грохот динамиков я несусь обратно… в прошлое.
***
Я никогда не был милым общительным ребенком. В младшей школе, когда мои сверстники с легкостью общались друг с другом, я мог лишь искоса наблюдать за ними. И причиной тому был мой жуткий комплекс – когда я начинал нервничать, путал слова или переставлял их местами. Тогда, в далеком детстве, это было самым страшным проклятьем, которое не давало мне ни с кем сблизиться. Хмурый и молчаливый, я сидел за первой партой рядом с учителем и боялся проронить лишнее слово. Теперь-то я хорошо понимаю, что таким скрытным поведением только навлек на себя лишние пересуды – одноклассники, не зная, как ко мне относиться, стали издеваться. А я терпеливо все сносил. Когда же моя маленькая тайна выяснилась – а это случилось на одном из уроков литературоведения уже через пару недель после начала занятий – дразнить меня стали ещё больше. Щуплый, маленький, застенчивый, я не знал, как можно постоять за себя. Зацикленный на своей проблеме с речью, я не думал ни о чем другом и считал себя по праву изгоем. И этим пользовались…
Все начиналось с невинных шуток, тогда как закончилось своевременным вмешательством директора, потому что даже учителя не могли больше закрывать глаза на всю эту травлю. Никогда не забуду, как, опустив голову и закусив губу, я стоял перед "вершителем правосудия" и, заикаясь, повторял "нет, меня никто не обижает", "да, все хорошо" и старался не смотреть в сторону обидчиков, которые жались к своим родителям, которых вызвали, дабы во всем разобраться. Я чувствовал себя проигравшим. Мне проще было вытерпеть все насмешки, чем признаваться в своей слабости.
После этого случая я наотрез отказался ходить в школу. Родители всеми силами пытались внушить мне, что так нельзя, что образование очень важно… Расстроенные, суетящиеся, родные… как бы я хотел рассказать им, каково мне приходится в школе. Но я опасался, что мама с папой станут сильно переживать по этому поводу. А в их возрасте (я был очень поздним ребенком) это было недопустимо. Так что, глядя в их светлые, добрые лица, тронутые морщинами, я лишь упрямо говорил "не пойду", что, несомненно, расстраивало и настораживало.
Так мне удалось выгадать неделю передышки.
Родители наивно полагали, что я расстраиваюсь из-за оценок и потому усиленно занимались со мной каждый день. Наверное, домашние уроки и привили мне любовь к учебе. Я стал скучать по рассказам и объяснениям учителей, так что вскоре сам вернулся в школу. И старался не обращать внимания на недовольных этим ровесников.
Со временем я переборол свой комплекс и научился строить ровные, красивые предложения. Иначе как бы я получил сертификат об отличном окончании начальной школы? В среднюю же я шел с твердой уверенностью, что подружусь с ровесниками.
В свои четырнадцать я уже не выделялся среди одногодок низким ростом, - за лето я неплохо вытянулся – да и другие внешние данные не были отвратительными: яркие серые глаза, аккуратные небольшие уши, полные губы, прямой нос, длинная шея, недурная для парня моего возраста комплекция… Единственное, - я не любил броско одеваться, потому пошел первого сентября в скромных серых брюках и обычном свитере, который был мне чуть-чуть великоват в плечах. Собираясь в спешке, я не посмотрелся в зеркало и совершенно не обратил внимания на свой растрепанный внешний вид. Впрочем, я никогда не был модником, поэтому наскоро обувшись, вылетел на улицу и быстрым шагом направился к школе.
Моросил мелкий дождь, настроение мое, волнительное и приподнятое, немного ухудшилось. Смутное чувство тревоги закралось в душу. Но я не придал этому значения. Уже через пару минут я миновал ворота школы и приблизился к ступеням, ведущим к главному входу. Столпившиеся там ребята походили на первогодок, и я несмело поздоровался с одним из них.
От волнения першило в горле, я немного хрипел, но мой оппонент тоже выглядел всклокоченным, дерганым, и, порывисто пожав мне руку, тут же отвернулся. То же самое произошло ещё пару раз. Потом я вытянул шею и посмотрел, на что пялятся мои будущие одноклассники. Оказалось, школьная команда поддержки – милые девочки в коротких юбках – устроила на ступеньках свое представление. Я был нормальным подростком – эмоциональные движения девушек, в результате которых оголялись их стройные ножки, вызвали во мне желание поглядеть на происходящее ближе. Кое-как мне удалось протиснуться вперед, так что ни один изгиб женского тела не ускользнул от моего взгляда… Я таращился на чир-лидеров, пожалуй, слишком откровенно, хотя мое любопытство было вполне оправдано – я никогда такого раньше не видел.
Пару секунд я чувствовал что-то, наподобие нетерпения, потом кто-то толкнул меня в спину, и я выскочил вперед, прямо навстречу одной из танцующих. Споткнувшись, я приземлился на одно колено. Девушка вовремя затормозила и с лукавством в глазах протянула мне руку. Я на автомате принял её. Коснувшись прохладной кожи, гладкой на ощупь, я вздрогнул – впервые мне пришлось держать девушку за руку. Поднявшись, я с наивностью посмотрел на свою спасительницу, открыл было рот, чтоб поблагодарить за помощь, но она, резко развернув меня к толпе, указала куда-то в область моей ширинки и громко крикнула:
- Извращенец!
Оторопело опустив глаза вниз, я покраснел. Как я и говорил, собирался я на скорую руку, потому застегнул ширинку не до конца. Так что сейчас, распираемая вставшим членом, молния полностью разошлась, и всем на обозрение предстало не только мое возбуждение, но и полоска выглядывающих белых трусов.
Девчонка вовсю потешалась надо мной, награждая пошлыми прозвищами, собравшиеся хохотали. Я чувствовал себя побитым и униженным. Хмурясь, чувствуя жар во всем теле, я с минуту не мог пошевелиться. В ушах отдавался гул осуждающих голосов.
Бардовый от стыда, я дернул язычок молнии вверх, но так грубо, что сломал его.
К горлу подкатила тошнота, я ощутил такой прилив обиды и злости, что сам удивился. Негодование бурлило во мне, словно закипающая в кастрюле вода. Я наконец оттолкнул от себя насмешницу, презрительно глянул на тех, кто поднял меня на смех и, развернувшись, бросился прочь со школьного двора. Не знаю, чего мне хотелось в этот момент больше: наказать обидчиков или скрыться и разрыдаться. Но я не мог себе позволить ни первого, ни второго. Вскоре должна была начаться процедура зачисления учеников, которую я ни в коем случае не должен был пропустить.
Оказавшись на приличном расстоянии от будущих одноклассников, я отдышался, потом сел на скамейку и скрипнул зубами: надежды на спокойную размеренную жизнь в средней школе можно было похоронить.
Хмурый, подавленный, разъяренный, я пинал ногой асфальт, полагая, что жизнь моя кончена: подумать только, сколько стараний коту под хвост из-за расстегнутой ширинки! Ненависть ко всему женскому населению захлестывала с каждой секундой все больше. Хоть и не мог вспомнить даже лица чир-лидерши, которая выставила меня на посмешище, я мысленно сжимал пальцы на её шее. Такую ненависть испытывал я тогда, что руки прямо-таки чесались кому-нибудь врезать. Впервые со мной случалось что-то подобное. Раньше я оставлял своих обидчиков безнаказанными, но теперь… Словно что-то перевернулось во мне, надломилось.
Посидев ещё немного, чтобы успокоиться, я встал, намереваясь пойти в актовый зал, где по традиции директор должен был вручить первогодкам табели в знак приветствия.
С тоской поглядев на свое испачканные грязью левое колено, я было направился обратно к школе, откуда недавно позорно сбежал, но стоило мне сделать только шаг, как странного вида лохматый парень, лица которого я разглядеть не успел, чуть не сшиб меня с ног. Он извинился на ломаном английском и понесся дальше. Я оторопело уставился ему вслед, потому что за этим странным субъектом гнались… учителя(?).
С отстраненьем я заметил, что на беглеце была форма нашей школы, из чего сделал вывод, что он явно ученик, но размышлять на эту тему и дальше не стал – просто продолжил свой путь. Однако от этого эпизода мое настроение окончательно испортилось.
Так что когда, угрюмый и обозленный, я столкнулся в дверях актового зала с одной из чир-лидерш, я, скривившись, в полсилы оттолкнул её от себя, - от неожиданности девушка чуть не впечаталась лбом в дверной косяк.
- Идиот! – кричала она мне вслед, но с садистской радостью я игнорировал бросаемые мне вслед нелицеприятные эпитеты.
Мне было абсолютно все равно, что думают обо мне шагающие гуськом потенциальные одноклассники, бросающие на меня недоверчивые взгляды, мне даже стало наплевать, что кто-то, указывая на мою ширинку, тихонько посмеивается. Я вальяжно сел в кресло на первом ряду и не смотрел никуда, кроме сцены.
Впрочем, прелюдия длилась недолго – вскоре начался прием зачисления. Ученики робко поднимались на сцену, заикаясь, произносили приветственные речи и несмело глядели на собравшихся в зале сверстников. Куда делись те ребята, которые полчаса назад смеялись надо мной?
Негатив к этим двуличным созданиям рос все больше и больше, поэтому, когда наступила моя очередь принять табель, я уверенно подошел к директору, смело встретил его испытывающий взгляд, взял нужный документ и, абсолютно игнорируя хихиканье толпы, которая пялилась на мои брюки, отрывисто произнес:
- Гордон Фишер. Класс 1-А. Буду стремиться стать лучшим учеником. Ненавижу тех, кто вместо учебы занимается в школе ерундой, - сам от себя не ожидая такой наглости, я ухмыльнулся и, обведя презрительным взглядом всех, кто надо мной потешался, резко добавил:
- Надеюсь, никого не обидел своей речью. Спасибо за внимание.
Я почти всучил микрофон обратно растерявшемуся директору, который не знал, как реагировать на мои грубые слова, и под наступившую в зале тишину встал у стенки напротив первого ряда, так как на мое место намеренно пересел кто-то с задних рядов.
Директор, откашлявшись, позвал к себе "очередную жертву" - мероприятие потекло своим чередом. Однако я привлек своим пафосным выступлением лишнее внимание: на меня бросали едкие взгляды, исходя желчью, обсуждали мою прическу и одежду… Но мне было плевать. Я больше не собирался плясать ни под чью дудку. Скрестив ноги, я даже и не подумал прикрыть ширинку, из которой выглядывали белые трусы. Меня это больше не волновало. Напротив, подпирая плечом стену, я был даже рад своей забывчивости, которая избавила меня от предрассудка быть таким, как все, слиться с этим мерзким коллективом.
Церемония продолжалась ещё около часа, я внимательно наблюдал за каждым одноклассником, подходящим к трибуне. Их постные ничего не выражающие лица менялись передо мной одно за другим, однако я отчетливо понимал – вскоре эти люди будут изводить меня. Но… на сей раз я хотя бы это заслужил.
Минуты тянулись, как года.
Конец посвящения я уже не слушал. Вовсю зевал, не чая оказаться дома, в уютной небольшой квартирке, где мне всегда были рады.
Мы с родителями жили неподалеку от школы в трехэтажном доме, где соседи часто заходили друг к другу в гости по поводу и без. Нашу семью нельзя было назвать богатой – на ту скромную зарплату, которую зарабатывали мама с папой, мы не могли позволить себе лишнего, хотя бедными тоже никогда не были. Зато мы были очень дружны, и в доме, несмотря на скромность интерьера, всегда царили любовь и понимание. Мне этого вполне хватало.
Правда, иногда я замечал, как мама горько плачет, глядя в окно, или как вздыхает отец, когда проверяет почту. Такое их поведение настораживало, порой даже пугало меня. Я чувствовал, что родители что-то недосказывают, но спросить напрямую не решался. А когда однажды все-таки осторожно поинтересовался у папы, тот списал все на усталость…
Подсознательно я знал, что мне соврали, наверное, поэтому подумал, что и мне можно умолчать о проблемах в школе. А их было не так уж и мало.
Мое выступление ополчило против меня мужскую половину класса – парни, как малыши, придумывали мне одно прозвище за другим, всячески доставали и почти не давали спокойно жить. К девчонкам же я сам относился как к своим личным врагам, так что их неприязнь ко мне была вполне оправдана. Лишь учителя всячески поощряли меня, потому что кроме основных занятий я посещал все возможные учебные факультативы, чем раздражал сверстников ещё больше.
Первый месяц я просто игнорировал подначки, потом постепенно научился отвечать в издевательской, язвительной манере, что выводило из себя каждого, кто ко мне цеплялся.
Так продолжалось до того момента, пока я не сцепился с Бертье – парнем, на год старше меня, нескладным, длинным и слишком много берущим на себя. Из-за высокого положения его семьи (я не вникал в суть, но знал это, потому что учителя часто говорили между собой о пожертвованиях его родителей в фонд школы) Бертье многое спускали с рук, потому он без зазрения совести ударил меня в ответ на мою колкость.
Не умеющий драться, растерявшийся, я мог только смотреть, как надо мной поднимается его кулак. Губа, разбитая в кровь, кровоточила, но обиднее всего было то, что меня побили. Я жался к стене и круглыми от шока глазами смотрел на Бертье, который с перекошенным злобой лицом готов был превратить меня в котлету. За пять минут он успел ударить меня несколько раз, и я едва держался на ногах, когда учитель оттащил от меня ублюдка.
- Ты поплатишься, маленькая тварь! – орал он, когда его уводили.
И я дрожал, понимая, что не избежать наказания. Но я уже был подготовлен. Хотя бы морально. И все равно не смог постоять за себя…
В тот день после школы меня впервые жутко избили. Пару дней я отлеживался дома, полагая, что теперь мне придется учиться защищаться. На вопросы родителей я отвечал "упал", и они понимающе переглядывались. Каждая часть тела напоминала о случившемся. Я презирал себя за беспомощность, за то, что не смог сдержать слез боли, когда меня пинали ногами эти твари, называвшие себя моими одноклассниками.
Когда же я вернулся в школу, стал ещё более замкнутым и раздражительным. Поначалу я избегал встреч с теми, кто был потенциально сильнее меня, кто мог избить меня или серьезно покалечить. Но это ни к чему не привело. Видимо, даже мой вид раздражал одноклассников, и вскоре они стали намеренно толкать меня или обзывать. И, когда мое терпенье лопалось и я нелестно высказывался в ответ, случалось одно и то же – меня били.
Поначалу драки заканчивались одинаково – я, задыхающийся, побитый изнывал от жуткого желания однажды покалечить их всех. Не понимающий, почему ко мне относятся так жестоко, я в какой-то момент перестал жалеть себя и тоже стал обороняться.
За полгода травли я в самом деле узнал, что, ударив человека по коленной чашечке или под дых, можно преуспеть: противник надолго выбывает из игры. Я понял – в драке главное ударить неожиданно, резко и в правильное место.
Прибегая к некоторым хитростям, я защищался от ударов. И, хоть домой я приходил с разукрашенной физиономией, моя гордость страдала не сильно – одноклассникам тоже доставалось. Так что когда на следующий день я видел их с налепленным на щеку или бровь пластырем, лишь самодовольно улыбался.
Доскрипев таким образом до выпускного года, я больше ничего не боялся. Да и одноклассники поостыли, осознав, что я, даже полностью истощенный, валяющийся на земле почти без сознания, не попрошу у них прощения за свои смелые слова. Так как сам я никогда не нарывался первый, старался лишний раз не попадаться на глаза "крутым парням", меня наконец оставили в покое. И в семнадцать я спокойно закончил доставшую провинциальную школу с отличным аттестатом. На чем, как я думал, моя учеба прекратится. Я с нетерпением ждал того дня, когда найду себе работу (в соседнем городе я мог бы неплохо пристроиться бухгалтером или программистом).
Но… родители настояли на том, чтобы я закончил обучение в частной закрытой школе для мальчиков "Бедфорд", которая располагалась в Шеффилде, к северу от нашего тихого провинциального городка.
Я ругался с отцом, доказывал, что принесу больше пользы, помогая им в денежном плане, но на этот раз родители, постоянно мне уступавшие, были непреклонны. И в последние дни августа я уже угрюмо собирал чемодан, понимая, что отлучусь от дома до декабря.
Я не представлял, как буду жить без нравоучений мамы, как обойдусь без подбадриваний отца, которые частенько спасали меня от необдуманных поступков, и как тяжко мне будет вдали от дома.
Настроенный только на то, чтобы подготовиться к A-levels*, (*A-levels – обязательные экзамены, которые предшествуют поступлению в университет) я и не предполагал, как распорядится мной судьба…
***
Дорога в школу показалась мне слишком долгой, поезд – слишком душным, а попутчики – слишком назойливыми. Так что я с радостью вышел на нужной станции и поймал такси, где, сев на сиденье рядом с водителем, молча уставился в окно.
Однако разглядеть достопримечательности Шефилда не получилось: я так нервничал перед надвигающимся поступлением, что не обращал внимания на невысокие здания домов, похожих на заточенные карандаши, озелененные парки, дышащие осенней свежестью, и вымощенные плиткой тротуары. Я смотрел на все это великолепие с отстранением, словно не видя, потому что с нарастающим волнением ожидал предстоящей встречи с одноклассниками и учителями. Как они примут меня?
Приживусь ли я?
Смогу ли оправдать надежды родителей?
Эти и многие другие вопросы вертелись в голове, пока такси мчало меня к школе, которая, как я понял, располагалась в северной части города. Мое сердце бешено стучало, во рту пересохло. Я едва пересилил своё волнение, когда нерешительно вышел из машины. И даже встретивший меня у массивных ворот седой мужчина добродушного вида – он представился управляющим общежития - не внушил никакого доверия.
Кивнув в знак согласия, когда он назвал мою фамилию, я растерянно моргнул, ожидая, что меня поведут в здание, но мужчина, мягко намекнув, что нужно предъявить документ, протянул руку. Я раздраженно отдал ему нужную бумагу, и только после этого меня пригласили пройти по асфальтированной дорожке к зданию общежития – длинному, двухэтажному, с кирпичными стенами, которые были усыпаны маленькими окошками, как точками. Мое внимание, однако, привлекли балконы – не в пример окнам, массивные, увитые виноградными ветвями… Кое-где на балконах я увидел столики и даже шезлонги. Видимо, это было место, где ученики любили проводить свободное от учебы время…
Изнутри здание было похоже на букву "П". Пока мы шли по первому этажу, я насчитал около четырнадцати дверей, ведущих, как видимо, в спальни мальчиков.
Моя комната, номер сто семнадцать, располагалась на втором этаже, и, поднявшись, по лестнице, мы с моим молчаливым спутником оказались прямо около неё. Присутствие провожатого давило на меня, поэтому, увидев нужную дверь, я бесцеремонно распахнул её, и тут же пожалел об этом.
Мой новоиспеченный сосед, испуганно прикрывшись одеялом, во все глаза таращился мне за спину, и только когда мужчина сделал несколько шагов вперед и суровым голосом приказал парню отдать "эту ерунду", я понял, от чего оторвал бедолагу… Багровый от стыда и гнева, мой сосед с видом оскорбленной невинности протянул "надзирателю" порножурнал. Потом мы оба обязаны были выслушать нудную тираду о запрете на территории "Бедфорд" подобной литературы, после чего мужчина наконец покинул комнату.
Я остался наедине со своим недружелюбным соседом, который, вместо того, чтобы представиться, рявкнул:
- Не хочешь извиниться?
Его и без того узкие глаза превратились в две маленькие щелки, и я совершенно точно понял – наше с этим товарищем знакомство не будет приятным.
- Не думаю, что я в чем-то виноват… - спокойно ответил я и неторопливо проследовал к свободной кровати, на которую бросил сумку с вещами.
Парень вскочил с постели. Уже через секунду сосед, благо обернувший вокруг бедер простыню, брызжа слюной от негодования, стоял позади меня и кидался такими оскорблениями, что мне стало не только неприятно, но и обидно. Новая школа ничем не отличалась от старой. Я мысленно дал себе пинка за то, что повелся на уговоры родителей, и с минуту терпел хамство незнакомого мне парня. Потом терпение лопнуло.
Я словно нехотя повернулся к нему, смерил презрительным взглядом его тощую фигуру, потом посмотрел на одутловатое бледное лицо и лениво бросил, прерывая его на полуслове:
- Перед тем, как поливать человека грязью, сначала узнай, как его зовут.
Мой голос звучал ровно, не выдавая ни единого намека на неприязнь, но резкая фраза вызвала немедленный отклик моего собеседника.
- Ты… да ты… да мне наср… - заикаясь, принялся орать он, и замахал руками от переизбытка эмоций.
- Я Гордон. Приятно было познакомиться, - снова оборвав поток его красноречия, выдал я, и на этот раз парень изумленно замер, пялясь на меня так, будто я сумасшедший.
- Вилл Волш… - не нашел он ничего лучшего, кроме как тоже назвать себя.
- Отлично… - потихоньку отталкивая его в сторону, пробормотал я, уговаривая себя оставаться разумным и дальше.
- Могу я попросить тебя помолчать, Вилл? – язвительно поинтересовался я, когда Волш отошел обратно на свою половину. – У тебя слишком… громкий голос. К тому же меня всегда раздражали такие… хмм… шумные парни, как ты…
И, судя по тому, как вытянулось лицо соседа, сделал вывод, что он не ожидал такого поворота событий.
Ещё бы – любой на его месте принял бы меня, невысокого худощавого парня, одетого в нелепый растянутый синий свитер и в подвернутые снизу потертые джинсы, за скромного ботаника, который не может за себя постоять. Так что его удивление было для меня не ново. Мои бывшие одноклассники тоже поначалу недоумевали, когда из затравленного заучки я превратился в самоуверенного парня, который умеет отбривать одной фразой, кинутой будто невзначай.
Я не любил ввязываться в ссоры и порой просто отмалчивался, но если уж и оскорблял кого-то, то в холодно-презрительной манере, не позволяя себе повышать голос. Как правило, такое поведение вызывало у моих оппонентов чуть ли не ярость.
А Вилл Волш, как я уже убедился, был точной копией моих ненавистников, так что с уверенностью можно было сказать – как только до парня дойдет, что его оскорбили, хоть и культурно, вновь начнет изводить меня.
Так я в первый же день настроил против себя соседа, поэтому принимал как должное его негативное отношение ко мне. А выражалось оно негласно: у меня то пропадали учебники, которые позже я находил в ванне, под кроватью, даже в мусорной корзине, то, просыпаясь, я был весь обмазан зубной пастой, от которой лицо зудело полдня, то вдруг посреди ночи меня будили ударом под дых.
Вилл всегда действовал исподтишка… И я был безумно рад, что через месяц моим мученьям пришел конец: Волша выселили в другую комнату. Дело в том, что мое упорное нежелание ввязываться в конфликт бесило парня с каждым днем все больше, он предъявлял мне требование "убраться с его территории", но я не обращал на это внимания.
Тогда, уставший от предупреждений, парень сорвался и кинулся на меня. Он так кричал, что наши соседи пожаловались на шум управляющему общежитием, который и разнял нас уже через пятнадцать минут. И, так как Волш, не унимаясь, угрожал мне расправой, управляющий просто заставил Вилла собрать свои вещи и покинуть помещение, что тот и сделал в полной тишине. Только напоследок сосед шепнул мне "ещё сочтемся", вызвав у меня не то злобу, не то жалость.
Оказавшись в одиночестве, я вздохнул с облегчением: наконец-то никто не стал доставать меня дурацкими выходками и мешать готовиться к урокам, наконец-то я смог нормально поговорить с родителями, не опасаясь, что кто-то подслушает разговор.
Впрочем, это было единственной радостью за весь следующий месяц: мой бывший сосед распространил по школе слухи, что я приставал к нему. В это многие поверили, так как Волш очень убедительно играл роль жертвы моих поползновений. Ученики передавали друг другу историю о том, как я якобы залез ему рукой в штаны, чем испугал бедного Вилла, который, по его рассказу, тут же бросился на меня с кулаками.
От всех этих небылиц вяли уши. Я стал если не посмешищем, то явно предметом обсуждений. На каждом углу трепали мое имя, и я, скрипя зубами, терпел, так как не в моих правилах было доказывать свою невиновность. "Пусть думают, что хотят… – твердил я, когда назойливые взгляды буравили мою спину, - И не такое переживали…"
Мне достаточно было уже того, что никто не решался расспрашивать меня, а, что было ещё лучше, - в мою комнату не хотел вселяться ни один одноклассник. Хоть там я мог спокойно отдышаться, чтобы потом с гордо поднятой головой пойти на занятия.
В таком напряжении я пробыл до октября, а потом косые взгляды вдруг исчезли, и все просто прекратили обращать на меня внимание.
Наверное, я не оправдал их ожиданий, как "извращенец", поэтому стал больше неинтересен. И весь следующий месяц я провел в полном спокойствии, уверенный, что обо мне забыли… Но, будь я чуть внимательнее, заметил бы кривые усмешки и задумчивые взгляды на себе. Я же был так занят учебой, что принимал все это за отголоски бывших сплетен.
А зря…
Однообразные дни сменяли друг друга, я погряз в домашних заданиях и лишь изредка позволял себе отвлекаться на что-то, не связанное с учебой. Всеми силами я хотел оправдать ожидания родителей, которые, кстати, надоедали мне частыми звонками. Видимо, обмануть проницательность мамы теплыми словами мне не удалось, и каждый раз в телефонной трубке я слышал её осторожные вопросы о моем пребывании в Бедфорде, на что я либо отмалчивался, либо уклончиво говорил "все хорошо".
Друзей в школе я заводить не желал, и все же так получилось, что однажды на физкультуре, когда мне в очередной раз заехали мячом в нос, (это стало в какой-то мере традицией: противоположная моей команда по теннису, футболу или баскетболу выбирала меня мишенью для ударов, и после физкультуры я приходил в комнату злой, измотанный и разбитый) кто-то вступился за меня.
Привыкший к грубости одноклассников, я недоверчиво поднял голову, чтобы посмотреть на парня, который холодным тоном отчитывал моих обидчиков. Но для того, чтобы увидеть его, мне пришлось бы встать с земли, на которую меня "нечаянно" повалили, или хотя бы повернуться к заступнику лицом. Однако подвернув ногу, я мог только беспомощно барахтаться на месте. Голова кружилась так, будто я час без перерыва катался на карусели, - видно, мне сегодня и впрямь нехило досталось.
Как сквозь вату я слышал обличительную речь незнакомца:
- …и если я увижу такое ещё хоть раз, сделаю все возможное, чтобы всех участников исключили, - с каждой секундой его слова становились все громче и громче, а когда кто-то с силой поднял меня с колен и поставил на ноги, я смог разглядеть его: неуверенно улыбаясь, передо мной стоял коротко подстриженный молодой человек дюжего телосложения с резкими, пожалуй, даже грубоватыми чертами лица.
- Эндрю Брановски, - после недолгой заминки представился он и по-приятельски пожал мне руку.
Опешивший от такого поворота событий, я тихо произнес свое имя, скрывая смущение небрежностью.
- Кажется, несладко тебе приходится, - без ноток жалости констатировал он, и я с благодарностью посмотрел в его карие пронзительные глаза.
- Бывает… - не стал жаловаться я и попытался сделать шаг в сторону, но тут же закусил губу: боль в лодыжке помимо моей воли ограничила свободу движений.
Увидев выражение страдания на моем лице, новый знакомый без предупреждения закинул мою руку себе на плечо и помог дойти до ближайшей лавочки.
- Спасибо… - только и сумел выдавить я, когда парень принялся ощупывать мою ногу.
Странное чувство тревоги и… радости наполняло меня, когда я наблюдал за тем, как Эндрю, склонившись надо мной, ощупывает поврежденное место. В горле встал ком, я не мог вымолвить ни слова, настолько неестественной мне казалась ситуация – впервые кто-то по-дружески ко мне отнесся: не угрожал, не бил, не обзывал, а просто заботливо интересовался, как я себя чувствую. Это было так чуждо и так ново, что я лишь изумленно моргал. Слова не шли с языка - Эндрю, скорее всего, принял это за посттравматический шок. Так что уже через минуту меня, прихрамывающего и ошарашенного, доставили прямиком в мою комнату, где Брановски по-хозяйски принялся искать обезболивающее, которое вскоре заставил меня выпить.
Затем он молча вглядывался в мое лицо, будто хотел запомнить каждую черточку, и, удовлетворившись результатом своего лечения, начал разговор. Из которого я выяснил, что Эндрю – эмигрант, приехавший в Англию получить высшее образование. Он сказал, что его настоящее, русское имя – Андрей, и долго смеялся, когда я не смог это выговорить. О своей семье парень говорил мало, а на мои вопросы о ней отшучивался или перескакивал на другую тему. Я подозревал, что Эндрю просто не хотел покидать свою страну и что родители заставили его поступить в Бедфорд. Но лезть в душу новому знакомому я, конечно, не хотел. Тем более, что мне было куда интересней поболтать с ним о других вещах: например, о книгах, которые, как я узнал, он обожал не меньше меня, о фильмах, об учебе… Да и вообще Брановски оказался интересным собеседником – я не заметил, как пролетело время, а заведующий общежитием уже известил о начале обеда.
Вот так мы и познакомились с Эндрю, ставшим мне впоследствии хорошим другом. Он не прислушивался к сплетням, и я тоже перестал на них реагировать, он цинично отчитывал моих одноклассников, когда те пыжились насолить мне, и вскоре те побаивались ко мне приставать. Ведь, как мне стало потом известно, Брановски был на год старше меня и поддерживал приятельские отношения с главой студенческого совета. Так что одно его слово – и любой мог быстро распрощаться со школой, потому что, по слухам, студсовет не любил сюсюкаться с нарушителями – действия президента всегда были четкими и безоговорочными. В общем, жизнь моя с появлением в ней Эндрю потекла спокойно и весело. И только одно всегда стояло между нами: Брановски любил хорошо отдохнуть по выходным, я же, напротив, всегда боялся вечеринок и подобного рода сборищ молодежи. Сказывалась моя нелюбовь к сверстникам. И, сколько бы Эндрю меня не уговаривал, я оставался при своем – выходные проводил затворником в школе. Поначалу я думал, что мои отказы его ничуть не задевают, но вскоре стал замечать, как друг обиженно щурится, слыша категоричное "нет" в ответ на свои приглашения. И, естественно, я чувствовал себя виноватым. Так… в одну из хмурых пятниц ноября, заикаясь, я согласился пойти с ним на вечеринку, и тут же испугался, когда возбужденный Эндрю принялся вслух размышлять, сколько девчонок мы сможем вместе подцепить.
Честно сказать, я никогда ни с кем не встречался. Мне всегда казалось, девушки выбирают себе крутых парней, я же привык быть изгоем и… поэтому совсем не общался с противоположным полом. Но вот как сказать об этом рисующему себе радужные картины Эндрю, я не знал, потому уклончиво отводил взгляд, когда тот спрашивал меня о бывших подружках.
- А куда мы пойдем? – робко спросил я тогда.
Эндрю, ухмыльнувшись, туманно пробормотал "увидишь" и "тебе там понравится, обещаю". Однако смутные сомнения все ещё терзали меня, и я допытывался, куда же все-таки он меня зовет. Брановски выдал адрес, который мне ровным счетом ничего не дал. Но по тому, как светились счастливым ожиданием глаза моего друга, я понял – намечается что-то грандиозное.
Потом мы как обычно вместе поужинали, Брановски отправился к себе – на третий этаж для старшаков, а я не сомкнул глаз до утра. Всю ночь я думал о предстоящем событии и о том, смогу ли вести себя на вечеринке раскованно, однако мои размышления так ничем путным и не закончились.
На завтраке, хмурый, не выспавшийся, я хотел было попросить Эндрю отложить наш совместный поход, но он не дал мне открыть рта: схватил за руку, потащил наверх, в свою комнату, и с гордостью вручил какую-то одежду. Осмотрев её, я немного опешил: откровенно просвечивающаяся черная рубашка с белыми пуговицами, светлые брюки, которые могли бы сойти за классические, если бы не пошлая надпись на заднице, золоченый ремень с крупной пряжкой и… жуткий галстук.
Это все было совершенно… совершенно безвкусно, но мне не хотелось огорчать Эндрю, который внимательно следил за моей реакцией. И все же одеть что-то подобное на себя я бы не решился даже из уважения к другу. Поэтому, искренне поблагодарив его, я сказал, что сам подберу себе одежду, чем пресек все уговоры со стороны Брановски.
В итоге натянув легкую фиолетовую рубашку и просторные темные джинсы, я с удовольствием оглядел себя в зеркало. Передо мной стоял худощавый парень недурной наружности, скромно и непритязательно одетый. Так что, хоть Эндрю был явно недоволен моим стилем, я проигнорировал его ехидный смешок.
- Идем? – предложил я, не дожидаясь, пока он выразит словами свое впечатление. – Чего ждать?
Сам Брановски выглядел эдаким бунтовщиком: взъерошенные волосы, странный злой взгляд, модная куртка, под которой виднелась белая футболка в обтяжку, серебряный браслет на руке… Из чего я сделал вывод – мой друг любит выделяться из толпы. Я ведь тогда ещё не знал, что из нас двоих выделяться буду как раз я…
Но это было потом, когда мы, пройдя пару кварталов, остановились около массивных ворот и, предъявив пригласительный, миновали их. Вот тогда-то, оглядевшись вокруг, я нервно сглотнул, очень жалея, что не одел предложенную Эндрю одежду.
На открывшейся перед нами лужайке уже собралась куча народу. Все были в кричащих нарядах, почти не скрывающих наготы. Кое на ком из девушек я заметил причудливые массивные головные уборы, но платья при том едва прикрывали грудь и бедра. Чтобы отвлечься от открывшейся картины, я перевел взгляд на дом, мрачный, серый и до того огромный, что в нем, наверное, поместилось бы больше трех тысяч человек. Гости находились, скорее всего, в переднем дворике, усаженном ровненькой зеленой травкой и уставленном скамейками. Окна в главном здании почему-то занавесили, хоть сквозь них и пробивался слабый свет…
- Гордон, - отвлек меня от разглядывания здания друг. – Мне нужно перекинуться парой фраз воон с тем парнем, - он указал глазами на приземистого паренька, сверлящего нас взглядом, и я отстраненно кивнул в знак того, что подожду Эндрю тут.
- Только никуда не уходи… - строго предупредил Брановски, как мне показалось, немного напряженно. Но я не придал этому значения, потому что уже через секунду он отшутился:
- Иначе мы потеряемся.
Но как только друг направился к своему знакомому, я не сдержал любопытства и прошелся до маленькой дверки, которую приметил слева от главного входа. Я отчетливо слышал музыку внутри, причем мелодия мне казалась смутно знакомой, и, забыв о предостережениях друга, распахнул дверь. Сперва я ничего не увидел. Комната была неосвещенной, и лишь вдалеке маячил маленький огонек, будто кто-то чиркнул зажигалкой. Глаза только начали привыкать к темноте, как меня уже втянули внутрь и прижали к ближайшей стенке:
- Мы заждались тебя, Рози… - шепнул мне на ухо приятный женский голос, а холодные пальцы цепко схватили рукав рубашки.
- Пора начинать игру! – крикнула моя… похитительница(?) и, не дав открыть рта, толкнула влево. Потом уже другой человек отбросил меня вправо, затем снова влево, вперед, назад… и так продолжалось где-то минуту. У меня кружилась голова, я ровным счетом ничего не понимал, прыгая, как мячик, от одного "хозяина" к другому. Песня, припев которой я помнил наизусть – он звучал в одном из моих любимых фильмов – била в виски, я не мог сосредоточиться… А потом музыка оборвалась. Меня сграбастали в объятья и, обхватив мое лицо руками, поцеловали. Грудью я ощущал мягкие женские формы, на губах чувствовал привкус мяты и алкоголя… И это был первый мой поцелуй. Неожиданный, сбивающий с толку, яростный. Я не знал, как поступить: прикованный к месту, изумленный, я с открытыми от шока глазами пялился на девушку, которая, зажмурившись, изо всех сил прижималась ко мне губами.
@темы: эротика, ориджинал, в процессе, слеш, "Мой личный ад", роман